Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны - Кэтрин Грейс Кац

оказалась масса времени для отдыха. Поскольку судно следовало в режиме радиомолчания, президент не обязан был отвечать на входящие сообщения, за исключением экстренных молний, ответы на которые шли через сложную систему курьерской доставки. За вычетом недолгого времени на прочтение подготовленных Госдепартаментом информационных материалов к конференции, он был волен расслабляться на палубе под солнцем, дремать или перебирать любимую коллекцию почтовых марок у себя в каюте{72}. В Ялте действие предписанного Брюэнном правила четырёх рабочих часов в сутки вынужденно приостанавливалось до конца конференции: не мог же Рузвельт уклоняться от участия в многочасовых пленарных заседаниях или официальных обедах, которые из-за обилия речей будут неминуемо затягиваться до глубокой ночи. Самое большее, что могла сделать Анна, – это попытаться устроить отцу как можно более полный и глубокий отдых в предрассветные и утренние часы. Но вся американская делегация размещалась в одном здании, и она не сможет воспрепятствовать госсекретарю Стеттиниусу, Гарри Гопкинсу или другим американским делегатам заглянуть к президенту на пару слов. Иного рода нежданную проблему поставил перед нею Черчилль, всю дорогу бомбардировавший «Куинси» телеграммами на имя Рузвельта. Причём лишь в некоторых из них речь шла о важных военно-политических вопросах, а по большей части британский премьер сетовал на трудности поездки в Ялту и неудобства размещения там{73}.

Если этот деятель столь изматывающе назойлив по телеграфу, то при личном общении он отцу все нервы вымотает, опасалась Анна. Черчилль же продолжал настаивать на том, чтобы ему запланировали частные аудиенции с Рузвельтом, но Анна этого допустить не могла. Ведь если позволить Черчиллю посильнее надавить на отца, тот, неровен час, не выдержит и скоропостижно скончается от нервного истощения или инсульта. Союз союзом, а у Рузвельта были теперь опасения и поважнее, нежели риск обидеть Черчилля. Остаток своей жизненной энергии он должен был направить на главное – защиту приоритетных интересов Америки в Ялте. И преуспеть в этом он мог лишь через сотрудничество – и не только с Британией, мощь которой за годы войны заметно пошла на убыль, но и с Советами.

Прежде всего, Рузвельт был преисполнен решимости сохранить жизни американцев, в частности, на Тихом океане. Его генералы прогнозировали, что стратегия поэтапного захвата слабо защищенных островков, оптимально подходящих для размещения авиабаз в тихоокеанской акватории, позволит подготовить решающее наступление на главные острова Японского архипелага. И, хотя эта стратегия реализовывалась успешно, дело двигалось слишком медленно, поскольку даже после недавних побед на Марианских островах и Филиппинах стратеги не видели возможности для начала полномасштабного вторжения в Японию ранее, чем через год. Более того, после высадки боевые действия на Японских островах могли затянуться и превратиться в жестокую позиционную войну на истощение. В конечной победе союзников сомнений не было, но, если обещанное, но пока что ни разу не испытанное чудо-оружие так и не появится, за полтора-два года кровавой мясорубки ценой победы может стать жизнь миллиона американцев. Если же Рузвельту удастся втянуть Советы в войну с Японией и тем приблизить её завершение, он спасет эти жизни.

Вторая задача Рузвельта носила стратегический и отчасти личный характер. Мощь Советского Союза под руководством Сталина росла по экспоненте, и теперь к этой стране никак нельзя было относиться по старинке – как к некой далекой и загадочной европейской периферии. Теперь необходимо было сделать Советы частью единого мироустройства. Для этого, по замыслу Рузвельта, нужно было обеспечить их гарантированное участие в глобальном братстве, объединённом приверженностью миру. Вудро Вильсон, которого Рузвельт почитал за героя, предпринял попытку сформировать такое братство – Лигу Наций. Как помощник морского министра, Рузвельт в 1919 году участвовал в работе Парижской мирной конференции и видел воочию закулисные политические манёвры, сделавшие эту лигу нежизнеспособной. Сейчас Рузвельт собирался преуспеть в том, что не удалось Вильсону. И участие Советского Союза в миротворческой организации, которая объединит все нации, было, по мнению Рузвельта, критически важным. На Черчилля-то он и так мог положиться как на давнего друга и партнёра, а вот Сталина нужно будет в Ялте всячески уговаривать и соблазнять. Но он твёрдо верил, что и Сталин не устоит перед его, Рузвельта, личной силой убеждения.

Что до Уинстона Черчилля, то он, в целом, был Анне симпатичен. Познакомились они в мае 1943 года, когда Черчилль посетил Вашингтон; она как раз тогда приезжала в столицу, чтобы проводить мужа на войну. Анна нашла британского премьера блестящим, ярким и безусловно умным собеседником, хотя и не без замашек комика-эксцентрика: он вдыхал нюхательный табак такими дозами и чихал так громко, что «потрясал дом до основания»{74}. Но одно дело наслаждаться обществом Черчилля, по достоинству оценивая его вклад в военное партнёрство, и совсем другое – принимать как данность его старомодные и насквозь империалистические взгляды на мир. Как писала Анне Элеонора всего через месяц после атаки на Перл-Харбор и вступления Америки в войну: «Мне мистер Черчилль нравится, – он и мил, и эмоционален, и очень человечен, – но я не хочу, чтобы именно он подписывал мир, а тем более следил за его соблюдением»{75}.

IV. 2 февраля 1945 г.

Аверелл Гарриман проделал две тысячи миль из Москвы до Мальты, чтобы лично ввести Рузвельта в курс дел, касающихся советско-польских отношений, запросов Москвы по части репараций и цены вступления Сталина в войну с Японией. Пробыв послом в СССР почти полтора года, он понимал внутреннюю механику советского режима лучше других американцев. Однако же на официальный совместный ланч американского президента и британского премьера в каюте-люкс Рузвельта на борту «Куинси» Гарримана не пригласили, что явно означало, что застолье будет не рабочим, а дружественно-протокольным. Об этом свидетельствовал и состав участников: Анна, Сара, Эд Стеттиниус, Энтони Иден, Джимми Бирнс и адмирал флота Уильям Лехи, начальник рузвельтовского генштаба{76}.

Мало того что Гарриману изо дня в день приходилось выслушивать в свой адрес упрёки за его согласие на проведение предстоящей конференции в месте столь отдалённом и негостеприимном, – так теперь его раздражение усугублялось ещё и серьёзным вывихом лодыжки, полученным на скалистых уступах Мальты. Но после неформально переданного Рузвельтом согласия провести встречу на Чёрном море от Гарримана более ничего не зависело. Как он сам сказал Саре Черчилль: «Так ведь либо там, либо в одном из двух мест ещё хуже». С точки зрения человека, привыкшего к роскошной жизни, конференция была изначально овеяна зловещей аурой{77}.

Красавец, с успехом выдерживавший сравнение с кинозвездами-завсегдатаями его горнолыжного курорта, наследник одного из крупнейших в Америке состояний, нажитых собственными трудами, Гарриман в жизни не пасовал ни перед какими препятствиями – ни в бизнесе, ни в спорте, ни на пути к реальным горным вершинам. Он добивался всего, чего хотел, благодаря упорству, изобретательности, талантливым кадрам и солидным инвестициям. И практически всем коммерческим начинаниям – от Объединённой железной дороги и международных судоходных линий до горнодобывающих компаний и от журнала Newsweek до банка Brown Brothers Harriman – сопутствовал громкий успех. К активному отдыху Аверелл Гарриман привык подходить столь же целеустремлённо и энергично. Вырос он в особняке на самой вершине горы над долиной Гудзона. Фуникулёр доставлял снизу к дому на горе всё необходимое для жизни на широкую ногу – от пищи до легковых автомобилей. В парке под окнами дома обитали в просторных вольерах три бурых медведя, привезённых его отцом из экспедиции на Аляску, а по соседству с нижней станцией фуникулёра располагалась конюшня с десятками пони для игры в поло